Идущие в ночь - Страница 86

К оглавлению

86

Проклятая Сунарра осталась позади.

— Всё, выбрались, — скрипнул Корняга.

Обернуться я не посмела. Только вздохнула с облегчением и ударила Ветра пятками в бока, хоть он и не нуждался в том, чтобы его подгоняли. Прочь, прочь, подальше от Сунарры! Я не успокоюсь, пока между нами не пролягут равнины, леса и реки.

Вулх вырвался вперёд, и вороной наддал ходу.

Мы спешили в У-Наринну.

Четтан висел в зените, заливая мир красным жаром.

— Вода есть? — зашевелился Корняга у меня за плечом. — Или пиво?

— Хрен тебе пиво, — мстительно сказала я. — И мне хрен. И Одинцу. Чтоб никто и думать не смел о таких вещах до самого Каменного леса! Ясно?

— Это вам нельзя, — проскрипел корневик. — Мне можно. Я сам никуда. Меня везут как поклажу.

— Вот и молчи, как поклажа, — с тихой яростью сказала я. — Не то я на твою голову дятла найду.

Корняга умолк. Но через каких-нибудь пару минут меня замучила совесть, и я отыскала ему в сумке флягу с водой. Прислушиваясь к тому, как корневик возится у меня за плечом, я затаённо улыбалась.

Почему-то — джерх его знает, почему, — я была рада, что вредный пенёк теперь с нами.

До вечера мы проделали такой кусок пути, которого, наверное, нам ещё ни разу не удавалось проехать за день. Конечно, я говорю о красных днях. Пока ещё моя память о днях Меара обрывочная, неполная. Но она с каждым днём будет становиться всё полнее, пока наконец мы с Карсой не сольёмся в единое целое. Я чувствую. Я знаю.

Мы двигались на юг, и Четтан, спускаясь всё ниже, неизменно грел мне правую щёку. Царапина над бровью засохла. Следующим четтанским днём её уже не будет, и следа не останется — как не осталось от той давней раны.

Только в душе остался след. Навсегда.

Тело оборотня восстанавливает себя без повреждений — но какое счастье, что этого не происходит с душой! Поистине несчастным был бы человек, душа которого на каждом пересвете становилась бы прежней, стирая память о прожитом дне. Неспособный нести в себе след боли или радости, он не смог бы даже осознать своего несчастья. Страшная судьба. Хуже смерти. Ведь наша память — это и есть мы. Ну, по крайней мере, изрядная часть нас.

(Карса мысленно лизнула мне щёку).

Ближе к вечеру нам всё чаще стали попадаться берёзовые и терховые рощи, а перед самым закатом впереди замаячила тёмная полоска леса. Когда до опушки осталось три-четыре перелёта стрелы, я остановила коня. Лучше встретить пересвет на открытом месте, чем в незнакомом лесу. И, потом, мне хотелось как следует разглядеть звёзды.

Я снова не стала разжигать костёр. А ведь в начале пути я попросту не представляла, что могу встречать пересвет одна в Диких землях, да ещё и без костра. Стоп! Откуда это взялось — «одна»? Ах да, я ведь тогда ещё считала своего спутника обычным зверем…

Я посмотрела на вулха. Его глаза блестели кровавым блеском, отражая закат.

Что я скажу ему через несколько минут, когда Четтан уже скроется, а Меар ещё не взойдёт? В те краткие мгновения Тьмы, когда только и могут встретиться мадхет с анхайром?

Я сбросила магическую одежду и положила её на двумех. Та-ак… Про вехи надо сказать обязательно. Про пять вех на пути к У-Наринне, которые назвал мне умирающий хоринг. И про Сунарру всё объяснить. И про Корнягу. Хотя этот и сам про себя всё объяснит. Я посмотрела туда, где к седлу Ветра был пристёгнут ремнями Корняга. На всякий случай. Корневик укоризненно зыркал на меня маленькими чёрными глазками, но молчал. Жеребца я тоже на всякий случай стреножила.

Четтан проворно скользнул за горизонт. На тёмном небе проступили звёзды. Я смотрела на них во все глаза, потому что звёзды были чудом. Смотрела бы я на них так же восторженно, если бы они появлялись на каждом пересвете, а не только в легендарные Смутные дни? Не знаю. Думаю, да. Чудо не блекнет от повторения.

Я с сожалением опустила взгляд с неба на землю. Туда, где поднимался со звериных четверенек анхайр. Наверное, для кого-то превращение зверя в человека тоже было чудом — не меньшим, чем звёзды. А для меня — просто жизнью.

Я улыбнулась и протянула руку:

— Здравствуй, Одинец.

Его рука была влажной и горячей. Он сильно сжал мою ладонь — то ли боялся, что я её тотчас отдёрну, то ли ему трудно было рассчитывать силы сразу после превращения. И неожиданно привлёк меня к себе. Всё его тело оказалось влажным и горячим.

Я замерла и, кажется, перестала дышать. Одинец тоже замер в неловкой позе, сжимая мою руку, и только наши сердца стучали часто-часто. С какой-то непонятной отстранённостью я заметила, что стук сердца анхайра замедляется, входит в обычный человеческий ритм, а кожа становится прохладной. Моё же сердце, наоборот, забилось ещё быстрее, готовясь к превращению. Наверное, и тело моё стремительно раскалялось, только я этого не чувствовала.

Одинец наклонился ко мне и коснулся моих губ прохладными губами. И сразу перестал меня удерживать, разжал объятия. Я невольно отпрянула и отступила на шаг.

Синее зарево Меара вспыхнуло на востоке, и закон оборотня швырнул меня на четвереньки.

Тьма без звёзд хлынула в мою смятенную душу.

Глава шестнадцатая
Меар, день восьмой

Вы, наверное, уже привыкли, что рассказ мой начинается с пересвета, когда вулх становится Мораном. На сей раз будет не так.

Накануне, после изрядного количества пива в таверне «Услада рудокопа», что в Сунарре, мы с карсой и Кхиссом поднялись в предусмотрительно заказанную комнату, Моран сразу же рухнул на жёсткое ложе и уснул, безмятежно и бездумно. Моран, но не вулх. Близкий пересвет вулха разбудил. Он шевельнулся в чужом теле, обеспокоенно заворочался, принюхался, но мало что учуял, потому что нос человеческий слишком слаб для вулха. Тогда он огляделся. И тоскливо завыл, одинокий и потерянный. Но к счастью, пересвет приблизился вплотную. И спящее людское тело стало меняться.

86