Идущие в ночь - Страница 21

Я вздохнул с облегчением. Никогда и ни за что я не убил бы вулха. Человека — мог, и убивал не раз. А вулха — нет. Не спрашивайте, почему.

Карса встала, прижимаясь к моей ноге. Я тоже встал и успокаивающе погладил её по круглой голове, почесал за ухом, потрепал кисточки на кончиках ушей. Она мурлыкнула. Нервно, но явно спокойнее, чем могла бы минуту назад. Затем моя рука наткнулась на ошейник, я скосил глаза. И вновь присел рядом с карсой.

На металлических бляшках ошейника виднелась тонкая вязь узора и смутные письмена. На том же древнем хорингском языке, что и на ножнах, покоящихся сейчас в оружейной сумке. Рука сама метнулась вверх, к шее — и пальцы нащупали шероховатую вязь и на моём ошейнике. Прищурившись, я попытался прочитать надпись на ошейнике карсы, потому что с себя снимать ошейник не решился. Получилась полная бессмыслица: «Убежище времени, когда нет ни Меара, ни Четтана, зато на небе полно колючих светляков.»

Как может не быть ни Меара, ни Четтана? Я не мог понять. Смутные дни!!

Вдруг меня осенило. Вот именно, Смутные дни! Это иносказательное выражение, наверняка. Старик Лю, помнится, сильно разволновался, когда я помянул Смутные дни. Это явно как-то связано с моим путешествием на пару с карсой… Отсюда и ошейники.

Интересно, а что ещё за колючие светляки в небе?

Ой, Моран, попадёт тебе за твой ум! Не думай лишнего, целее будешь!

Я вздохнул, ещё раз потрепал успокоившуюся карсу по загривку и вернулся к послушно ожидающему Ветру. Конь тоже выглядел спокойным, значит вулх ушёл. И славно!

На этот раз я взобрался в седло при помощи стремени. Кому охота отбивать задницу? Вот и я о том же.

Едва я тронулся, мне показалось, что внимательный взгляд провожает меня из подлеска. Мир тебе, истинный! И — доброй охоты.

Довольно долго мы ехали на запад по найденной тропе. Тропа была странная. С одной стороны, она была полузаросшая — значит, ею пользовались редко. С другой стороны, всё-таки не заросшая до конца, значит пользовались хоть и редко, но регулярно. Не такими уж и дикими оказались эти земли! Интересно, кому нужно ездить этой тропой с запада на восток? Или с востока на запад, как ехал я? Не знаю. Кому-то нужно.

Лес всё тянулся и тянулся; стало попадаться больше дубов и многодревов. На могучих стволах дубов серебрился стальной отсвет Меара, если только на стволах не обосновался серый лишайник. А его было довольно много. Многодревы напоминали мне танцующих варваров-северян, собравшихся в тесный круг и положивших руки друг другу на плечи. Изредка встречались островки сосен и длинноиглых терх. Могучий лес. Почему-то он ассоциировался у меня с силой. С недюжинной надёжной силой.

Меар поднялся к самому зениту, когда я уловил едва ощутимый знакомый запах. Мёд с мускусом, нектар и горечь… Ветер шумно втягивал воздух и фыркал. Тоже чует, хотя ему этот запах безразличен…

Я соскочил с коня. Кажется, там, справа от тропы. Сосны, терхи… Где же? Где?

Запах мало-помалу усиливался. Вон! Я метнулся к темнеющей за стволами громаде многодрева. Нет, не тот: ветви этого сплетались, как обычно, но были покрыты лишь листьями. Я убедился, что это то ли дерево, то ли крошечная роща если и цвело когда-нибудь, то не меньше десяти кругов назад.

Пришлось проверить ещё четыре многодрева, пока я нашёл нужный. Зато его я узнал сразу: на могучей ветви, нависающей над пушистыми ёлочками-два круга, висел продолговатый плод и источал тот самый приторный пьянящий запах. Вокруг вились насекомые.

Я сшиб плод метательным ножом и подхватил в падении, не давая упасть на землю. Нож упал на прелую листву. Я поднял его и вонзил в податливую мякоть, вскрывая плод, словно дыню. Запах стал нестерпимым.

Давясь, я съел всё, до последнего волоконца, оставив только плотную коричневую кожицу. Жидкий огонь растекался от желудка по всему телу. Кровь толчками расходилась по жилам, и я явственно чувствовал каждый толчок.

Вскинув голову, я посмотрел в переплетение ветвей многодрева, в жуткую, похожую на сотканную безумным рыболовом сеть, мешанину сучьев, листвы, вьюн-побегов, отростков этого круга, бугров, совсем недавно — полкруга назад — бывших пузатыми почками, отставшей мёртвой коры… Я видел ещё по крайней мере два плода. Но за обоими придётся лезть.

И я полез меж двух соседних стволов, упираясь руками и ногами и в тот, и в другой. Земля скрылась в неясном сумраке.

В общем, я добыл целых четыре плода, не считая того, что съел. Кажется, был ещё один, но совсем уж в недоступном месте, да и негоже оставлять многодрев совсем без плодов… Пусть, решил я и спустился. Внизу, у подножия, сидела карса и внимательно глядела, как я съезжаю по шершавому стволу.

— Хэй, киса! — сказал я ей бодро. — Хочешь быть ещё здоровее, чем ты есть?

И протянул ей один из плодов. Карса осторожно обнюхала продолговатое гигантское яйцо, ощупала его длинными усищами и сомнением подняла на меня взгляд.

— Не хочешь? — спросил я. — Ну и шут с тобой. Я, вот, уже съел один. Сейчас, пожалуй, ещё один съем. А вечером — третий.

Плоды многодрева были настоящим чудом. Во-первых, их мякоть убивала в людях большую часть болезней, причём быстро и без каких-либо осложнений. Во-вторых она веселила и восстанавливала силы. В-третьих, она была просто безумно вкусной. И безумно редкой. Потому что цвели и давали плоды почему-то далеко не все многодревы, примерно один из тысячи, да и то всего раз или два на своём долгом-долгом веку. Эти невзрачные на вид коричневые дыни с умопомрачительным запахом стоили столько же, сколько приносила за круг таверна вроде «Маленькой карсы» в Дренгерте. Сушёный порошок плодов многодрева не у каждого знахаря-лекаря-алхимика можно было купить… И ещё — люди болтали, что плоды многодрева, съеденные прямо у дерева, исцеляют оборотней, делают их обычными людьми. Только последнее, к сожалению, просто досужая болтовня, потому что я, Моран, оборотень-вулх, до сегодняшнего дня трижды ел плоды многодрева в глухих лесах, но так и остался оборотнем по сей день. И всё же — никогда не откажусь отведать этой дивной сочной растительной плоти, ни сейчас, ни впоследствии.